Русско-итальянская симпатия Simpatia russo-italiano

Алексей Егорович  Егоров - 

Один из самых одаренных мастеров академического рисунка, А. Е. Егоров недаром получил у современников имя "русского Рафаэля".

О ранних годах художника не известно почти ничего. Русские казаки подобрали ребенка-калмыка в степи во время боевого похода. Смутными воспоминаниями детства для него навсегда остались кибитка, шелковый халат и расшитые сапожки. Перед тем как попасть в Петербург, мальчик недолго жил в московском Воспитательном доме, а в 1782 г. был определен в Воспитательное училище при Академии художеств.

14 августа 1782 года Егоров поступил в Академию художеств учеником Акимова и Угрюмова, где быстро приобрел славу лучшего рисовальщика, упроченную медалями за рисунки с натуры; в 1797 году он окончил курс Академии с отличием и правом заграничной поездки, а в следующем году определён преподавателем её; в 1800 году получил звание академика, в 1803 году был отправлен за границу вместе с пенсионерами — живописцем В.К. Шебуевым, скульптором Демут-Малиновским и архитектором Дудиным — был направлен «в чужие края» , в Рим, для усовершенствования. В Риме Канова и Камуччини дивились его рисунку, строгости стиля и неподражаемой плодовитости. В сочинении он любил ясность, простоту и немногосложность, в колорите — естественность; кисть его была мягкая и смелая, пластическая естественность его фигур изумительна. В. Камуччини даже использовал эскизы Егорова для своих композиций.

Человек вполне русских вкусов, в молодости коренастый богатырь, Егоров в Италии пользовался удивительной популярностью; его знали все — одни звали его великим русским рисовальщиком, другие — «русским медведем». Все кварталы Рима были полны слухами о его геркулесовских подвигах. Италию и итальянцев Егоров очень полюбил и впоследствии вспоминал о них с удовольствием. Как отмечал Лев Михайлович Жемчужников в книге "Мои воспоминания из прошлого" (ч.2, гл.2), по рассказам Егорова, "живя в Италии, он обыкновенно начинал сеанс натурщика с того, что клал на стол золотой, который натурщик мог получить, если прислонит Егорова спиной к стене, на расстоянии четверти аршина; и ни один натурщик никогда золотого не получил. Затем они сгибали руки, упершись локтями на стол, и натурщик должен был пригнуть руку Егорова к столу, за что также мог получить золотой. Иногда они становились друг против друга, взявшись правыми руками, и натурщику опять предстояло получить золотой, если он сдвинет Егорова с места. Но эта проба силы кончалась тем, что натурщик отбрасывался в сторону, а Егоров клал обратно золотой в свой карман; и «русский медведь», как его прозвали итальянцы, потешался над их слабостью".

В Риме его удостоили эпитета «великого русского рисовальщика». О пребывании Егорова в Италии ходило множество легенд. Л.М. Жемчужников вспоминал: " В моём собрании их (рисунков Егорова) семьдесят два, из которых особенно интересны два рисунка, сделанные в Италии, изображающие борющихся гладиаторов, а затем рисунок с натуры мужской фигуры в ракурсе. Об этом рисунке Алексей Егорович рассказал мне следующее. Приехав в Италию, он отправился в натурный класс, где спросили его, умеет ли он рисовать, и получив от него ответ, что умеет, допустили в класс, где все места оказались занятыми; и ему пришлось поместиться кое-как под выставленной фигурой. Егоров в полчаса набросал всю фигуру, положил в папку, встал и начал ходить по классу, посматривая на чужие рисунки. На него обратили внимание и спросили: почему он не рисует. «Да я уже кончил», - ответил Егоров. Посмотрели рисунок – удивились его мастерству; слава о нём как о большом мастере распространилась. Вторая легенда гласит, на спор с молодым художником он нарисовал углем на белой стене не отрывая руки фигуру обнаженного натурщика. Преподаватель запретил стирать изображение со стены, заметив, что это «рисунок гения». Третья легенда рассказывает, как Егоров отстоял честь русского искусства: в ответ на заявление местного художника, утверждавшего, что русскому никогда не нарисовать человеческую фигуру так мастерски, как это сделает итальянец, Егоров взял уголь и со словами: "А вот так вы умеете?" - изобразил на беленой стене человека одним очерком, начав с большого пальца левой ноги. Говорили, что после этого случая за рисунок Егорова итальянские любители искусства платили столько золотых монет, сколько укладывалось на поверхности изображения.

Эскизы Егорова стали в Риме предметом коллекционирования. Плата за них была довольно высокой. Любители платили столько золотых, сколько умещалось на листе с рисунком. Известность Егорова побудила папу Пия VII предложить ему место придворного художника, от которого Егоров отказался.
Дочь графа Толстого М.Ф. Каменская в своих воспоминаниях писала:  «На углу 4-й улицы Петербурга шла квартира профессора живописи Егорова. У него в мастерской никакого убранства не было, кроме чудных картин его работы, привезенных им из Италии, которые ценятся так дорого. <...> Про воловью силу его в молодые годы тоже часто вспоминали в Италии. Раз за что-то он повздорил с итальянским художником; тот обозлился и кинжал вытащил. Но Егоров в мгновенье ока вырвал у него смертоносное оружие, руками изломал стальное лезвие на кусочки, все вместе швырнул к ногам задиры и ушел как ни в чем не бывало. <...>».

В Риме Егоров усиленно изучал творения великих итальянских мастеров эпохи Возрождения, особенно Рафаэля, чей гений несомненно оказал огромное влияние на всё творчество нашего художника. «Я всегда считал профанацией намеренно подражать великому мастеру; но когда долго созерцаешь и восхищаешься теми шедеврами, где его душа особенно сильно проявилась, помимо воли проникаешься тем чувством и той же манерой», — говорил Егоров. 

1803–1806 гг. он провел в Риме в качестве пенсионера вместе с А. Г. Варнеком, В. К. Шебуевым, В. И. Демут-Малиновским, Н. И. Уткиным и С. Н. Дудиным. Мастер классицистического направления, которому было объявлено «высочайшее благоволение» за участие в росписи Казанского собора, достиг особенного совершенства в рисунке, следуя заветам творцов эпохи Возрождения и предписаниям «Трактата» Ченнино Ченнини: «Постоянно трудись и наслаждайся, копируя попадающиеся тебе лучшие произведения, сделанные рукой великих мастеров». В свое время отзывы современников о возвратившемся из Италии молодом таланте носили восторженный характер и пророчили большое будущее художнику, «стиль и благородная простота которого позволяют надеяться, что он будет вторым Пуссеном»6. Пенсионерская поездка имела для него большое значение, дав возможность познакомиться с античными памятниками и блистательными творениями гениев Ренессанса, а также прославленными современниками-итальянцами (Винченцо Камуччини, Антонио Канова). За границей Егоров быстро завоевал репутацию отличного рисовальщика и был даже приглашен придворным живописцем ко двору папы Пия VII. Камуччини пользовался эскизами Егорова для своих работ, признавая дарование молодого русского художника. В Риме Егоров копировал произведения эпохи Возрождения, что, несомненно, много дало для формирования его как мастера неоклассицизма под влиянием итальянской школы. Однако путешествие в Европу было полезно живописцу в основном для совершенствования в историческом жанре, т. к. художественной среды, необходимой для творческого роста портретиста, не было, и следовательно, отсутствовала и перспектива найти достойного наставника в этой области.
Русские пенсионеры Академии художеств оказывали существенное влияние друг на друга. Так, знакомство с творчеством В. К. Шебуева и А. Е. Егорова ощущается в зарисовках библейских и мифологических сцен А. Г. Варнека; напротив, в жанровых и портретных работах выявляется обратная зависимость, прослеживающаяся и в более поздних произведениях, написанных уже на родине. Среди учеников А. Е. Егорова блистают имена Ф. А. Бруни, К. П. Брюллова, П. В. Басина и др. Зачастую художники обретают славу лишь посмертно, с Егоровым все произошло наоборот.

В 1806 году Совет Академии художеств известил Егорова и остальных пенсионеров, находившихся за границей, что ввиду окончания срока они должны возвратиться в Россию, где их ожидают выгодные заказы как в новостроящемся Казанском, так и в других «важных зданиях». Приказано было возвратиться через Вену, не заезжая в Париж.

Обратный путь был труден и полон приключений. Началась война. Ехать сушею через Сиену, Флоренцию и Болонью они уже не могли, а направились из Рима в приморский город Анкону, где для получения паспортов назвались австрийскими поляками, так как русских из Италии уже не выпускали. В море на их корабль напали корсары и при проверке паспортов капитан корсарского судна принудил их сознаться, что они русские. Сообщив им, что он сам воспитывался в петербургском кадетском корпусе, капитан отпустил их, не причинив никаких неприятностей, дав еще на дорогу провизии. Отбыв двухнедельный карантин в Триесте, они через Краков прибыли в Россию летом 1807 года, где Егоров и Шебуев были приняты в Академию на должности адъюнкт-профессоров, поделив учеников с профессором Угрюмовым и адъюнкт-профессором Андреем Ивановым.

В сентябре того же года Егоров за эскиз для Казанского «Положение во гроб», а Шебуев за эскиз для того же собора «Взятие на небо божией матери» были признаны академиками.

Реймерс в очерке об Академии художеств так отозвался на возвращение молодых художников: «Гг. Шебуев и Егоров, оба исторические живописцы, много обещают, особенно последний, стиль и благородная простота которого позволяют надеяться, что он будет вторым Пуссеном».

В 1807 году Егоров вернулся в Петербург и был назначен адъюнктом, а затем академиком (за картину «Положение во гроб»). В это время он состоял преподавателем рисования императрицы Елизаветы Алексеевны, и Александр I, искренно его любивший, дал ему прозвание «знаменитого» за то, что он в 28 дней написал в Царском Селе аллегорическую картину «Благоденствие мира», на которой было около 100 фигур в натуральную величину.

Человек глубоко верующий, Егоров считал настоящим своим призванием религиозную живопись, в которой оставил видные следы. Из его произведений наиболее известны: «Святой Симеон Богоприимец», «Святое Семейство», «Истязание Спасителя» (все 3 в Русском музее; там же, в коллекции княгини Тенишевой, его 28 рисунков — пером и карандашом).

Признание на родине принесла ему роспись Казанского собора в Санкт-Петербурге. За эту работу он получил звание профессора, бриллиантовый перстень от императора, который позже был заменен орденом Владимира 4 степени.